Особая тема последних семи лет – смерть. И то, как менялось отношение к ней за годы войны… Многие, оставшиеся здесь, верили и верят до сих пор, что в какой-то момент все происходящее закончится. Как заканчиваются кошмары. Как заканчиваются плохие истории или неудачные встречи. А потом даже не верится – а было ли? Большинство из оставшихся здесь играют в эту семилетнюю игру с самим собой, - что в какой-то момент время отмотается назад, и будет то утро, в котором нужно будет спешить на такую любимую и такую понятную работу, будут планы и не будет вообще никакой войны. Не важно, как это все случится – сотрется память, мистическим образом мы всё забудем, или произойдет разрыв времени. Но чем дальше, тем призрачнее кажется возможность этого временного тоннеля в прошлое, тем горше от того, что реальность похожа на утреннее похмелье, в котором все предметы видятся особенно четко, но через боль. Общение с остававшимися здесь свелось к минимальному. Мы пишем друг другу: «Ты слышала, что С. умер?» или «Т. умер, ты знала?» Череда, вереница, целый список умерших, кто отделяет тот счастливый сон о возврате прошлого от холодной реальности настоящего. Их сотни, - знакомых и друзей, кто не дожил до счастливого возврата во вчерашний день. Причины смерти самые разные. Хотя общее есть в каждой – война. Не травмы этой войны в самом банальном исполнении недолеченных ран или осколков, а то самое "эхо войны", которое занозой осталось в каждом из нас. Если так разобраться, мы все пострадали по-разному. Решаясь на отъезд и мыкаясь по съёмным квартирам, пережив обстрелы в погребе, оставаясь здесь и понимая со временем, что это решение не было правильным, вернувшись домой от попыток изменить что-то и с прозрением, что так теперь будет всегда. Мы все потеряли что-то. От самого простого – работы, привычного уклада жизни, завтра, до такого несущественного как друзья. Меняйте местами, что именно для вас в первом списке потерь. Лично я первые полгода чувствовала себя ребенком, которого бросили. Точнее, забыли в суете, но непременно должны вернуться и пояснить все. Не может же работодатель уволить просто так задним числом и сообщить об этом спустя месяц. Хотя я все понимаю, не виню его – он терял больше меня. Или мои вчерашние подружки, разлетевшиеся по всему свету, не могут же они уехать вот так вот легко, не сказав при этом ничего. Или… Да таких вот "или" было с вагон. Бывает тяжело принять что-то одно, а тут – все, буквально все требовало переосмысления и принятия. И никому вокруг не было дела до того, способен ты понять и принять это или нет. И не все это выдерживали… Они все уходили по разным причинам – инсульты. Недолеченные заболевания. Отсутствие денег, времени, специалистов, осознание тяжести болезни. Усугубившие состояние затяжные стрессы, прессинг неопределённости, отсутствие стабильности (работы, денег, перспектив). Уходили легко, на лету. С горьким послевкусием того, что еще вчера мы виделись, говорили, но так буднично, на ходу, без высоких слов, приличествующих их завтрашнему уходу. Буквально о каждом говорили после одинаково: «Легкая смерть», добавляя «Себе хотел бы такой же». Даже в этом завидовали легкости ухода, в которой не требовалось долгих проводов, стакана воды и мучительного ухода в долгой болезни. Смерть вообще стала какой-то другой. Все ушедшие из того первого круга друзей уходили также, как и жили все эти годы "новой жизни" – пробегом, на лету, впопыхах. Никто не успевал сказать высоких слов прощания или попросить о чем-то. Никто не требовал внимания к себе и был терпелив в те дни, когда мы все ещё верили, что за такой внезапной болезнью придет скорое выздоровление. А потом мы все как бы внезапно понимали – все было неправильно. Знай мы что-то наперед, мы не разрешили бы ему лежать в этой затрапезной больнице. Мы не поверили бы врачам, которые уверяли нас, что все идет хорошо. Мы просто не оставили бы его одного... Накануне своей смерти мне позвонил приятель. Я знала, что он болел, но его выписали, вероятно, от того, что уже поправился. Он спросил что-то, я бежала по коридору. Не до того, как это часто бывает. Я тоже спросила что-то, скорее вежливо. Мы жили в разном времени и в разных реальностях. Он, выбравшись из онкологии и оказавшись наконец дома, я, разрываясь в спешке дел – будний день, неудачное время. Да он и сам все понимал - в моей реальности не до него. Я пошутила в конце короткого разговора: «Ты не один? Есть кому подать стакан воды?» И он будто оправдываясь сказал: «Да-да, конечно». Как будто этим снимал с меня ответственность. А потом пришло сообщение, что он умер. Последнее, что я сказала ему, был тот пресловутый "стакан воды", самый настоящий в его случае… Они до сих пор реальны. Мелькают в ленте друзей. Никто ведь из них не планировал умирать. И отправляясь в больницу никто не чистил статусы, не удалял себя из Фейсбука. Последнее фото вовсе не с того света – счастливый улыбающийся человек, который пережил войну и не пережил ее последствий. Который был сильным все шесть с лишним лет и сломался на седьмом году... Он не был ранен осколками, но погиб на этом странном поле боя. И буквально у каждого из нас было странное недоумение после – как мы могли пропустить что-то? Отпустить? Пассивно принять происходящее? Но жизнь странным образом бежала дальше, не давая нам времени на раздумья. Мы спешили жить и бежали вперед, так и не оправившись от этих странных смертей, все больше отдаляющих нас от мирной жизни, все сильнее погружая нас в понимание того, что как раньше уже не будет. Не может быть так, как было, если нет всех этих людей. Мы не успевали проститься, а они не успевали простить. «Были хорошие похороны, было много людей… По нынешнему времени много – человек 15», - говорят после. Близкие не успевали опомниться и не имели денег похоронить иначе. А мы, чаще всего стояли оглушенными, молчаливыми. «Я же говорила с ним. Видела его. Он шел впереди. И я бы успела догнать тогда, но кто же знал, что больше я уже его не увижу». Ольга Кучер, Луганск, для "ОстроВа"
